=За годы жизни, которую я провел здесь, во мне сложилось твердое, неизгладимое впечатление, что для них существуют определенные часы ночи и утренних сумерек, когда они возбужденно ведут между собою тихие таинственные совещания. И порою сквозь их стены пробегает слабый неизъяснимый трепет, бегут шумы по их крышам, падают вещи по водосточным трубам – и мы небрежно и тупо воспринимаем их, не доискиваясь причин.Часто грезилось мне, что я прислушиваюсь к призрачной жизни этих домов, и с жутким удивлением я узнавал при этом, что они – тайные и настоящие хозяева улицы, что они могут отдать или снова вобрать в себя ее жизнь и чувства – дать их на день обитателям, которые живут здесь, чтобы в ближайшую ночь снова потребовать обратно с ростовщическими процентами.И когда я пропускаю сквозь свое сознание этих странных людей, живущих здесь, как тени, как существа, не рожденные матерями, кажущиеся состряпанными в своих мыслях и поступках как попало, представляющих какую-то окрошку, я особенно склоняюсь к мысли, что такие сновидения заключают в себе таинственные истины, которые наяву рассеиваются во мне, как впечатления красочных сказок.Тогда во мне оживает загадочная легенда о призрачном Големе, искусственном человеке, которого однажды здесь в гетто создал из стихий один опытный в каббале раввин, призвал к безразумному автоматическому бытию, засунув ему в зубы магическую тетраграмму.И думается мне, что, как тот Голем оказался глиняным чурбаном в ту же секунду, как таинственные буквы жизни были вынуты из его рта, так и все эти люди должны мгновенно лишиться души, стоит только потушить в их мозгу – у одного какое-нибудь незначительное стремление, второстепенное желание, может быть, бессмысленную привычку, у другого – просто смутное ожидание чего-то совершенно неопределенного, неуловимого.Какое неизменное испуганное страдание в этих созданиях!Никогда не видно, чтоб они работали, эти люди, но тем не менее встают они рано, при первых проблесках утра, и, затаив дыхание, ждут – точно чуда, которое никогда не приходит.И если уже случается, что кто-нибудь попадет в их владение, какой-нибудь безоружный, за счет которого они могли бы поживиться, их вдруг сковывает страх, загоняет их обратно по своим углам и тушит в них всякое намеренье.=
Голем, 1914
Читал эту книжку, книжку "Голем" давно, когда издавать начали то, что не издавали раньше, в гомососсии, да... Любопытная книга, но почему-то запомнилось вот это:
Среди еврейскихъ лицъ, которыя я ежедневно вижу на Ганпасгассе, я ясно
отличаю различныя породы; эти различiя не сглаживаются даже самымъ близкимъ
родствомъ, все равно какъ нельзя смeшать масло съ водой. Никогда невозможно
сказать: это вотъ братья, или сынъ и отецъ. 7
Этотъ человeкъ одной породы, а тотъ другой, -- вотъ все, что можно
прочесть на ихъ лицахъ.
Что изъ того, если бы даже Розина была похожа на торговца старьемъ!
Эти породы питаютъ другъ къ другу затаенную ненависть и отвращенiе,
которое иногда прорывается наружу несмотря даже на тeсное родство крови, --
но отъ постороннихъ они умeютъ скрывать это чувство, какъ какую-то важную
тайну.
Ни одинъ изъ нихъ не выдаетъ этой тайны; этимъ единодушiемъ они
напоминаютъ ненавидящихъ другъ друга слeпыхъ, которые цeпляются всe за одну
грязную веревку: одинъ обeими руками, другой какъ бы нехотя однимъ только
пальцемъ, -- всe, однако, повинуясь суевeрному страху, что имъ грозитъ
неизбeжная гибель, какъ только общая опора ускользнетъ изъ ихъ рукъ и они
отдeлятся отъ другихъ.
Розина изъ той породы, для которой характерны рыжiе волосы. Этотъ типъ
производитъ еще болeе отталкивающее впечатлeнiе, чeмъ всe остальные. Мужчины
этой породы всe узкогруды, у нихъ длинныя, пeтушиныя шеи съ выдающимся
кадыкомъ.
Все въ нихъ какъ будто покрыто веснушками, всю свою жизнь они страдаютъ
муками сластолюбiя, ведутъ вeчную, непрерывную и безплодную борьбу со своей
похотью и все время дрожатъ отъ какого-то противнаго страха за свое
здоровье.ныне почти криминальное, такое сейчас писать нельзя.
Про породы писать нельзя. запрещено. точка.
Комментариев нет:
Отправить комментарий