Прошла зима, наступит лето
Спасибо твиттеру за это.
и сколько темнокожих проголосуют за ?
воистину
аминь.
В поисках утраченного времени...
По направлению к Свану,
... что-то совершенно необычное и нездешнее в этой книжке
какая-то тоска по лучшему миру, детская
и грязь бытия, пошлость и ложь...
грустная книга
=Над тропинкой роился запах боярышника. Изгородь напоминала ряд часовен, погребенных под снопами цветов, наваленными на престолы; у престолов, на земле, солнечные лучи, как бы пройдя сквозь витражи, вычерчивали световые квадратики; от часовен исходило елейное, одного и того же состава благоухание, словно я стоял перед алтарем во имя Пречистой Девы, а цветы, такие же нарядные, как там, с рассеянным видом держали по яркому букетику тычинок, похожих на тонкие, лучистые стрелки «пламенеющей» готики, что прорезают в церквах ограду амвона или средники оконных рам, но только здесь они цвели телесной белизной цветков земляники. Какими наивными и деревенскими покажутся в сравнении с ними цветы шиповника, которые несколько недель спустя оденутся в розовые блузки из гладкого шелка, распахивающиеся от дуновенья ветерка, и тоже станут подниматься на солнце по этой же заглохшей тропе!Однако я напрасно останавливался перед боярышником, чтобы вобрать в себя этот незримый, особенный запах, чтобы попытаться осмыслить его, — хотя моя мысль не знала, что с ним делать, — чтобы утратить его, чтобы вновь обрести, чтобы слиться с тем ритмом, что там и сям разбрасывал цветы боярышника с юношеской легкостью, через неожиданные промежутки, как неожиданны бывают иные музыкальные интервалы, — цветы с неиссякаемою щедростью, неустанно одаряли меня своим очарованием, но не давали мне углубиться в него, подобно мелодиям, которые проигрываешь сто раз подряд, так и не приблизившись к постижению их тайны. Я отходил от них — и снова со свежими силами начинал наступление. Я отыскивал глазами за изгородью, на крутой горе, за которой начинались поля, всеми забытые маки, из-за своей лени отставшие от других васильки, чьи цветы местами украшали склоны горы, напоминая бордюр ковра, где лишь слегка намечен деревенский мотив, который восторжествует уже на самом панно; еще редкие, разбросанные, подобно стоящим на отшибе домам, которые, однако, уже возвещают приближение города, они возвещали мне бескрайний простор, где колышутся хлеба, где барашками курчавятся облака, а при взгляде на одинокий мак, водрузившийся на своей мачте трепещущий на ветру, над черным, маслянистым бакеном, красный вымпел, у меня учащенно билось сердце, как у путешественника, замечающего в низине первую потерпевшую крушение лодку, которую чинит конопатчик, и, ничего еще больше не видя, восклицающего: «Море!»Затем я возвращался к боярышнику, — так возвращаются к произведениям искусства, ибо, по нашему мнению, они производят более сильное впечатление после того, как некоторое время на них не смотришь, но я напрасно делал из своих рук экран, чтобы перед моими глазами был только боярышник: чувство, какое он пробуждал во мне, оставалось смутным и неопределенным, и оно тщетно пыталось высвободиться и слиться с цветами. Цветы боярышника не проливали света на мое чувство, а другие цветы не насыщали его. И вот, когда я испытывал радость, переполняющую нас при виде картины любимого художника, — картины, не похожей на те, которые были известны нам прежде, — или когда нас подводят к картине, которую мы раньше видели у него в карандаше, или когда музыкальное произведение, которое нам до этого проигрывали на рояле, предстает перед нами облаченным в цвета оркестра, меня подозвал дед и, показав на изгородь тансонвильского парка, сказал: «Ты любишь боярышник — погляди-ка на этот розовый куст: какая красота!» В самом деле: это был боярышник, но только розовый, еще красивее белого. Он тоже был в праздничном уборе, в одном из тех, какие надевают в настоящие праздники, то есть в праздники церковные, ибо они тем и отличаются от праздников светских, что случайная прихоть не приурочивает их к дням, для них не предназначенным, в которых ничего праздничного, по существу, и нет, но только убор его был еще богаче, потому что цветы, лепившиеся на его ветвях, одни над другими, точно помпончики, увешивающие пастуший посох в стиле рококо и унизывавшие весь куст, были «красочные», следовательно, по законам комбрейской эстетики, — высшего качества, если судить о ней по шкале цен в «магазине» на площади или у Камю, где самыми дорогими бисквитами были розовые. Да я и сам выше ценил творог с розовыми сливками, то есть такой, куда мне позволяли положить давленой земляники. Эти цветы избрали окраску съедобной вещи или изящного украшения в наряде, надеваемом по большим праздникам, — окраску, которая именно потому, что детям ясно, в чем ее преимущество, с полной очевидностью представляется им самой красивой, и по той же причине они неизменно отдают ей предпочтение, как самой, на их взгляд, живой и самой естественной, даже когда они узнают, что цветы эти ничего лакомого им не сулят и что портниха не прикрепляла их к платью. И впрямь: я сразу почувствовал, как и при виде белого боярышника, но только с большим восторгом, что праздничное настроение передается цветами не искусственно, подобно ухищрениям человеческой выделки, — что так, непосредственно, с наивностью деревенской торговки, украшающей переносный престол, выразила его сама природа, перегрузив куст чересчур нежного оттенка розетками в стиле провинциального «помпадур». На концах ветвей, как на розовых кустиках в горшках, обернутых в бумагу с вырезанными зубчиками, — кустиках, по большим праздникам распускающих на престоле тонкие свои волоконца, — кишели полураскрытые бутончики более бледной окраски, а внутри этих бутончиков, словно на дне чаши розового мрамора, виднелись ярко-красные пятнышки, — вот почему бутоны, в еще большей степени, чем цветы, обнаруживали особенную, пленительную сущность боярышника, которая, где бы он ни распускался, где бы он ни зацветал, могла быть только розовой. Составлявший часть изгороди и все же отличавшийся от нее, как отличается девушка в праздничном платье от одетых по-домашнему, которые никуда не собираются, вполне готовый для майских богородичных богослужений, он уже словно участвовал в них — так, в новом розовом наряде, сиял, улыбаясь, этот дивный католический куст.=
или так
Я нашел тропинку всю жужжавшей запахом боярышника. Изгородь похожа была на ряд часовен, совсем утопавших под грудами цветов, наваленных на их алтари; внизу, на земле, солнце
рисовало световые квадратики, словно лучи его проникали через оконные стекла; от изгороди
распространялось такое же густое, такое же ограниченное в пространстве благоухание, как если бы я
стоял перед церковным алтарем, и цветы, такие же нарядные, держали каждый, с небрежным видом,
блестящий букетик тычинок, — изящные лучистые стрелки «пламенеющего» стиля поздней готики,
вроде тех, что украшают в церквах перила амвона или средники окон, но распускавшиеся здесь
телесной белизною цветов земляники. Какими наивными и деревенскими покажутся по сравнению с
ними цветы шиповника, которые через несколько недель тоже будут взбираться на солнцепеке по
этой самой глухой тропинке, одетые в розовые блузки из лоснящегося шелка, расстегиваемые и
срываемые малейшим дуновением ветерка.
Но напрасно я останавливался перед боярышником вдохнуть, поставить перед своим сознанием
(не знавшим, что делать с ним), утратить, чтобы затем вновь найти, невидимый характерный запах
его цветов, слиться с ритмом, разбрасывавшим эти цветы там и сям с юношеской легкостью на
расстояниях столь неожиданных, как бывают неожиданны некоторые музыкальные интервалы, —
цветы без конца изливали передо мной, с неистощимой расточительностью, все то же очарование, но
не позволяли проникнуть в него глубже, подобно тем мелодиям, которые переигрываешь сто раз
подряд, нисколько не приближаясь к заключенной в них тайне. На несколько мгновений я
отворачивался от них, чтобы затем вновь подойти со свежими силами. Я следовал взором по откосу,
круто поднимавшемуся за изгородью по направлению к полям, останавливался на каком-нибудь
затерявшемся маке или на нескольких лениво задержавшихся васильках, там и сям декорировавших
этот откос своими цветами, словно бордюр ковра, где слегка намечен сельский мотив, который будет
торжествовать на самом панно; еще редкие, разбросанные подобно одиноким домам, возвещающим
о приближении города, они являлись для меня предвестниками широкого простора, на котором
волнами ходят хлеба и кудрявятся облака; и вид одинокого мака, взвивавшего на верхушку гибкого
своего стебля трепавшийся на ветру красный вымпел над черным бакеном — жирной землей, —
заставлял радостно биться мое сердце, как у путешественника, замечающего на низменной равнине
первую потерпевшую аварию лодку, которую конопатит какой-нибудь рыбак, и восклицающего, еще
прежде, чем он увидел полоску воды на горизонте: «Море!»
Затем я снова обращался к боярышнику, словно к тем шедеврам искусства, которые, как нам
кажется, мы способны воспринять лучше, если на несколько мгновений отведем свой взгляд куда-
нибудь в сторону; но напрасно приставлял я к глазам руки, чтобы в поле моего зрения не попадало
ничего, кроме боярышника: пробуждаемое им во мне чувство оставалось темным и неопределенным,
тщетно пытаясь освободиться, преодолеть отделявшее меня от цветов расстояние и слиться с ними.
Они не помогали мне уяснить природу этого чувства, и я не мог обратиться к другим цветам для
удовлетворения своего любопытства. И вот, — наполнив меня той радостью, какую мы ощущаем
при виде неизвестного нам произведения любимого нами художника, непохожего на его другие
произведения, или, лучше ещё, когда нам показывают картину, известную нам раньше только в
форме карандашного эскиза, или же когда музыкальная пьеса, которую мы слышали только в
исполнении на рояле, предстает перед нами в великолепном оркестровом наряде, — в этот миг
дедушка подозвал меня и сказал, показывая на изгородь тансонвильского парка: «Ты так любишь
боярышник; погляди же на этот куст с розовыми цветами — не правда ли, он красив?» В самом деле,
этот куст розового боярышника был еще красивее, чем белые кусты. Он тоже был в праздничном
наряде — том наряде, который надевают во время церковных праздников, единственно подлинных,
потому что случайная прихоть не приурочивает их к дням, специально для них не предназначенным,
не содержащим в себе ничего, по существу, праздничного, — но наряд его был еще более богатым,
чем наряд остальных кустов, ибо цветы, лепившиеся по его ветвям, один над другим, так густо, что
не было ни одного местечка, не украшенного ими, словно помпончики, обвивающие пастушьи
посохи в стиле рококо, имели «окраску» и, следовательно, обладали более высоким качеством,
согласно эстетике Комбре, если судить о ней по лестнице цен в «магазине» на площади или у Камю,
где самыми дорогими бисквитами были розовые. Я сам выше ценил творог с розовыми сливками, то
есть тот, что мне позволяли приправить мятыми ягодами земляники. Розовые цветы боярышника
избрали именно окраску вкусной съедобной вещи или же трогательного украшения на туалете для
большого праздника, одну из тех красок, которые, поскольку принцип их превосходства несложен,
кажутся наиболее очевидно красивыми в глазах детей, и по этой причине всегда содержат для них
нечто более живое и более естественное, чем другие краски, даже после того как дети поняли, что
они не сулят им ничего вкусного и не были выбраны портнихой. И в самом деле, я сразу
почувствовал, как чувствовал это при виде белого боярышника, но с большим восхищением, что
праздничное настроение было передано цветами не искусственно, с помощью ухищрений
человеческой изобретательности, но его выразила сама природа (с наивностью деревенской
торговки, работающей над украшением уличного алтаря для какой-нибудь процессии), перегрузив
куст этими слишком нежного тона розочками в стиле провинциального «помпадур». На концах
ветвей, как мы можем наблюдать это на тех розовых деревцах в горшках, задрапированных
бумажным кружевом, которые раскидывают тонкие свои веточки на престоле в дни больших
праздников, тысячами сидели маленькие бутончики более бледной окраски; приоткрываясь, они
позволяли видеть, словно на дне чаши из розового мрамора, кроваво-красные крапинки и еще
больше, чем цветы, выдавали своеобразную, бесконечно притягательную сущность боярышника,
которая всюду, где на нем распускались бутоны, где он начинал зацветать, могла быть только
розовой. Являвшийся составной частью изгороди, но отличавшийся от нее так, как отличается
молодая девушка в праздничном наряде от одетых по-будничному своих сестер, которые останутся
дома, уже совсем готовый для майских служб, чьей необходимой принадлежностью он, казалось,
был, так блистал, радостно улыбаясь, в свежем розовом своем наряде восхитительный католический
кустарник.
ps. и кроме этого, нечто отталкивающее, нечто нездоровое, вырожденное,
как вырождается человек, ребенок, от дисгармонии современности.
розовое.
которое на самом то деле голубое.
осуждает ли дух марселя беспредел полиции, задушившей преступника,
из которого больное общество сделало героя.
они ... нутые. современные лево-голубые борцы за права черных.
антифа такой же диагноз как и фа. обыватель в ужасе =
выберешь фа и получишь войну и смерть
выберешь антифа и получишь гулаг и смерть
левые и правые одинаково отвратительны.
дело вкуса, впрочем.
английские ученые доказали ... бла-бла-бла = это диагноз (левый)
хватит кормить бездельников... бла-бла-бла = это тоже диагноз (правый)
общее между правым и левым есть, конечно есть = тупость и узость,
талмудизм в широком смысле от
Слава кпсс до Хайль Г
ну да, за что боролись... бабло победило разум:
правое и левое, это как полушария мозга ( с противоположным знаком, првда = левое в голове = это правое в смысле мужское)
брутальное и объектное - правое
субъектное и крикливо-эмоциональное - левое
Как там у Вейнингера в книжке ... которую осуждают и правые и левые,
все ... потому что правда она неприемлема ни для левых ни для правых.
Она свободна, правда свободна от ужасов рейха и совка,
вот вам и женская душа мордора - разве она лучше мужской души антимордора?
И все же ... что-то не так, как сказано, неправильно, грубо и просто неверно в деталях - есть, конечно, некоторые аналогии между физиологией
и политической психологией, но .... попробуй их найди.
Для этого ум нужен ггг. А его не становится больше с годами ггг
Еще два имени = можно ли понять лучше правое-левое читая письма
умных людей, одного, условно более мужского, сильного и другого
послабее, поженственней = Хайдеггера и Ясперса?
Да и согласились ли бы они, ли бы они, со столь плоской характеристикой,
силы и слабости, теологии и психологии... ггг.
uups.
читаю первые письма переписки Хайдеггер-Ясперс... и испытываю
сильно дежавю - где-то я это уже видел, слышал, замечал...
ах да, в рецензиях сильных математиков на слабые работы. Вот ведь как.
Беспощадно. Не дать серости пролезть и получить желанную степень!
это видел и во Вроцлаве, но не у всех, а только у лучших, странных людей,
фанатов своего дела, таких вот патентованных "странных" людей.
Но тогда, 100 лет назад, Ясперс и Хайдеггер имели некую власть, а
власть нынешняя.. она в руках ... в чьих ? университетам таки пришел конец?
Спасибо твиттеру за это.
и сколько темнокожих проголосуют за ?
воистину
аминь.
В поисках утраченного времени...
По направлению к Свану,
... что-то совершенно необычное и нездешнее в этой книжке
какая-то тоска по лучшему миру, детская
и грязь бытия, пошлость и ложь...
грустная книга
=Над тропинкой роился запах боярышника. Изгородь напоминала ряд часовен, погребенных под снопами цветов, наваленными на престолы; у престолов, на земле, солнечные лучи, как бы пройдя сквозь витражи, вычерчивали световые квадратики; от часовен исходило елейное, одного и того же состава благоухание, словно я стоял перед алтарем во имя Пречистой Девы, а цветы, такие же нарядные, как там, с рассеянным видом держали по яркому букетику тычинок, похожих на тонкие, лучистые стрелки «пламенеющей» готики, что прорезают в церквах ограду амвона или средники оконных рам, но только здесь они цвели телесной белизной цветков земляники. Какими наивными и деревенскими покажутся в сравнении с ними цветы шиповника, которые несколько недель спустя оденутся в розовые блузки из гладкого шелка, распахивающиеся от дуновенья ветерка, и тоже станут подниматься на солнце по этой же заглохшей тропе!Однако я напрасно останавливался перед боярышником, чтобы вобрать в себя этот незримый, особенный запах, чтобы попытаться осмыслить его, — хотя моя мысль не знала, что с ним делать, — чтобы утратить его, чтобы вновь обрести, чтобы слиться с тем ритмом, что там и сям разбрасывал цветы боярышника с юношеской легкостью, через неожиданные промежутки, как неожиданны бывают иные музыкальные интервалы, — цветы с неиссякаемою щедростью, неустанно одаряли меня своим очарованием, но не давали мне углубиться в него, подобно мелодиям, которые проигрываешь сто раз подряд, так и не приблизившись к постижению их тайны. Я отходил от них — и снова со свежими силами начинал наступление. Я отыскивал глазами за изгородью, на крутой горе, за которой начинались поля, всеми забытые маки, из-за своей лени отставшие от других васильки, чьи цветы местами украшали склоны горы, напоминая бордюр ковра, где лишь слегка намечен деревенский мотив, который восторжествует уже на самом панно; еще редкие, разбросанные, подобно стоящим на отшибе домам, которые, однако, уже возвещают приближение города, они возвещали мне бескрайний простор, где колышутся хлеба, где барашками курчавятся облака, а при взгляде на одинокий мак, водрузившийся на своей мачте трепещущий на ветру, над черным, маслянистым бакеном, красный вымпел, у меня учащенно билось сердце, как у путешественника, замечающего в низине первую потерпевшую крушение лодку, которую чинит конопатчик, и, ничего еще больше не видя, восклицающего: «Море!»Затем я возвращался к боярышнику, — так возвращаются к произведениям искусства, ибо, по нашему мнению, они производят более сильное впечатление после того, как некоторое время на них не смотришь, но я напрасно делал из своих рук экран, чтобы перед моими глазами был только боярышник: чувство, какое он пробуждал во мне, оставалось смутным и неопределенным, и оно тщетно пыталось высвободиться и слиться с цветами. Цветы боярышника не проливали света на мое чувство, а другие цветы не насыщали его. И вот, когда я испытывал радость, переполняющую нас при виде картины любимого художника, — картины, не похожей на те, которые были известны нам прежде, — или когда нас подводят к картине, которую мы раньше видели у него в карандаше, или когда музыкальное произведение, которое нам до этого проигрывали на рояле, предстает перед нами облаченным в цвета оркестра, меня подозвал дед и, показав на изгородь тансонвильского парка, сказал: «Ты любишь боярышник — погляди-ка на этот розовый куст: какая красота!» В самом деле: это был боярышник, но только розовый, еще красивее белого. Он тоже был в праздничном уборе, в одном из тех, какие надевают в настоящие праздники, то есть в праздники церковные, ибо они тем и отличаются от праздников светских, что случайная прихоть не приурочивает их к дням, для них не предназначенным, в которых ничего праздничного, по существу, и нет, но только убор его был еще богаче, потому что цветы, лепившиеся на его ветвях, одни над другими, точно помпончики, увешивающие пастуший посох в стиле рококо и унизывавшие весь куст, были «красочные», следовательно, по законам комбрейской эстетики, — высшего качества, если судить о ней по шкале цен в «магазине» на площади или у Камю, где самыми дорогими бисквитами были розовые. Да я и сам выше ценил творог с розовыми сливками, то есть такой, куда мне позволяли положить давленой земляники. Эти цветы избрали окраску съедобной вещи или изящного украшения в наряде, надеваемом по большим праздникам, — окраску, которая именно потому, что детям ясно, в чем ее преимущество, с полной очевидностью представляется им самой красивой, и по той же причине они неизменно отдают ей предпочтение, как самой, на их взгляд, живой и самой естественной, даже когда они узнают, что цветы эти ничего лакомого им не сулят и что портниха не прикрепляла их к платью. И впрямь: я сразу почувствовал, как и при виде белого боярышника, но только с большим восторгом, что праздничное настроение передается цветами не искусственно, подобно ухищрениям человеческой выделки, — что так, непосредственно, с наивностью деревенской торговки, украшающей переносный престол, выразила его сама природа, перегрузив куст чересчур нежного оттенка розетками в стиле провинциального «помпадур». На концах ветвей, как на розовых кустиках в горшках, обернутых в бумагу с вырезанными зубчиками, — кустиках, по большим праздникам распускающих на престоле тонкие свои волоконца, — кишели полураскрытые бутончики более бледной окраски, а внутри этих бутончиков, словно на дне чаши розового мрамора, виднелись ярко-красные пятнышки, — вот почему бутоны, в еще большей степени, чем цветы, обнаруживали особенную, пленительную сущность боярышника, которая, где бы он ни распускался, где бы он ни зацветал, могла быть только розовой. Составлявший часть изгороди и все же отличавшийся от нее, как отличается девушка в праздничном платье от одетых по-домашнему, которые никуда не собираются, вполне готовый для майских богородичных богослужений, он уже словно участвовал в них — так, в новом розовом наряде, сиял, улыбаясь, этот дивный католический куст.=
или так
Я нашел тропинку всю жужжавшей запахом боярышника. Изгородь похожа была на ряд часовен, совсем утопавших под грудами цветов, наваленных на их алтари; внизу, на земле, солнце
рисовало световые квадратики, словно лучи его проникали через оконные стекла; от изгороди
распространялось такое же густое, такое же ограниченное в пространстве благоухание, как если бы я
стоял перед церковным алтарем, и цветы, такие же нарядные, держали каждый, с небрежным видом,
блестящий букетик тычинок, — изящные лучистые стрелки «пламенеющего» стиля поздней готики,
вроде тех, что украшают в церквах перила амвона или средники окон, но распускавшиеся здесь
телесной белизною цветов земляники. Какими наивными и деревенскими покажутся по сравнению с
ними цветы шиповника, которые через несколько недель тоже будут взбираться на солнцепеке по
этой самой глухой тропинке, одетые в розовые блузки из лоснящегося шелка, расстегиваемые и
срываемые малейшим дуновением ветерка.
Но напрасно я останавливался перед боярышником вдохнуть, поставить перед своим сознанием
(не знавшим, что делать с ним), утратить, чтобы затем вновь найти, невидимый характерный запах
его цветов, слиться с ритмом, разбрасывавшим эти цветы там и сям с юношеской легкостью на
расстояниях столь неожиданных, как бывают неожиданны некоторые музыкальные интервалы, —
цветы без конца изливали передо мной, с неистощимой расточительностью, все то же очарование, но
не позволяли проникнуть в него глубже, подобно тем мелодиям, которые переигрываешь сто раз
подряд, нисколько не приближаясь к заключенной в них тайне. На несколько мгновений я
отворачивался от них, чтобы затем вновь подойти со свежими силами. Я следовал взором по откосу,
круто поднимавшемуся за изгородью по направлению к полям, останавливался на каком-нибудь
затерявшемся маке или на нескольких лениво задержавшихся васильках, там и сям декорировавших
этот откос своими цветами, словно бордюр ковра, где слегка намечен сельский мотив, который будет
торжествовать на самом панно; еще редкие, разбросанные подобно одиноким домам, возвещающим
о приближении города, они являлись для меня предвестниками широкого простора, на котором
волнами ходят хлеба и кудрявятся облака; и вид одинокого мака, взвивавшего на верхушку гибкого
своего стебля трепавшийся на ветру красный вымпел над черным бакеном — жирной землей, —
заставлял радостно биться мое сердце, как у путешественника, замечающего на низменной равнине
первую потерпевшую аварию лодку, которую конопатит какой-нибудь рыбак, и восклицающего, еще
прежде, чем он увидел полоску воды на горизонте: «Море!»
Затем я снова обращался к боярышнику, словно к тем шедеврам искусства, которые, как нам
кажется, мы способны воспринять лучше, если на несколько мгновений отведем свой взгляд куда-
нибудь в сторону; но напрасно приставлял я к глазам руки, чтобы в поле моего зрения не попадало
ничего, кроме боярышника: пробуждаемое им во мне чувство оставалось темным и неопределенным,
тщетно пытаясь освободиться, преодолеть отделявшее меня от цветов расстояние и слиться с ними.
Они не помогали мне уяснить природу этого чувства, и я не мог обратиться к другим цветам для
удовлетворения своего любопытства. И вот, — наполнив меня той радостью, какую мы ощущаем
при виде неизвестного нам произведения любимого нами художника, непохожего на его другие
произведения, или, лучше ещё, когда нам показывают картину, известную нам раньше только в
форме карандашного эскиза, или же когда музыкальная пьеса, которую мы слышали только в
исполнении на рояле, предстает перед нами в великолепном оркестровом наряде, — в этот миг
дедушка подозвал меня и сказал, показывая на изгородь тансонвильского парка: «Ты так любишь
боярышник; погляди же на этот куст с розовыми цветами — не правда ли, он красив?» В самом деле,
этот куст розового боярышника был еще красивее, чем белые кусты. Он тоже был в праздничном
наряде — том наряде, который надевают во время церковных праздников, единственно подлинных,
потому что случайная прихоть не приурочивает их к дням, специально для них не предназначенным,
не содержащим в себе ничего, по существу, праздничного, — но наряд его был еще более богатым,
чем наряд остальных кустов, ибо цветы, лепившиеся по его ветвям, один над другим, так густо, что
не было ни одного местечка, не украшенного ими, словно помпончики, обвивающие пастушьи
посохи в стиле рококо, имели «окраску» и, следовательно, обладали более высоким качеством,
согласно эстетике Комбре, если судить о ней по лестнице цен в «магазине» на площади или у Камю,
где самыми дорогими бисквитами были розовые. Я сам выше ценил творог с розовыми сливками, то
есть тот, что мне позволяли приправить мятыми ягодами земляники. Розовые цветы боярышника
избрали именно окраску вкусной съедобной вещи или же трогательного украшения на туалете для
большого праздника, одну из тех красок, которые, поскольку принцип их превосходства несложен,
кажутся наиболее очевидно красивыми в глазах детей, и по этой причине всегда содержат для них
нечто более живое и более естественное, чем другие краски, даже после того как дети поняли, что
они не сулят им ничего вкусного и не были выбраны портнихой. И в самом деле, я сразу
почувствовал, как чувствовал это при виде белого боярышника, но с большим восхищением, что
праздничное настроение было передано цветами не искусственно, с помощью ухищрений
человеческой изобретательности, но его выразила сама природа (с наивностью деревенской
торговки, работающей над украшением уличного алтаря для какой-нибудь процессии), перегрузив
куст этими слишком нежного тона розочками в стиле провинциального «помпадур». На концах
ветвей, как мы можем наблюдать это на тех розовых деревцах в горшках, задрапированных
бумажным кружевом, которые раскидывают тонкие свои веточки на престоле в дни больших
праздников, тысячами сидели маленькие бутончики более бледной окраски; приоткрываясь, они
позволяли видеть, словно на дне чаши из розового мрамора, кроваво-красные крапинки и еще
больше, чем цветы, выдавали своеобразную, бесконечно притягательную сущность боярышника,
которая всюду, где на нем распускались бутоны, где он начинал зацветать, могла быть только
розовой. Являвшийся составной частью изгороди, но отличавшийся от нее так, как отличается
молодая девушка в праздничном наряде от одетых по-будничному своих сестер, которые останутся
дома, уже совсем готовый для майских служб, чьей необходимой принадлежностью он, казалось,
был, так блистал, радостно улыбаясь, в свежем розовом своем наряде восхитительный католический
кустарник.
ps. и кроме этого, нечто отталкивающее, нечто нездоровое, вырожденное,
как вырождается человек, ребенок, от дисгармонии современности.
розовое.
которое на самом то деле голубое.
осуждает ли дух марселя беспредел полиции, задушившей преступника,
из которого больное общество сделало героя.
они ... нутые. современные лево-голубые борцы за права черных.
антифа такой же диагноз как и фа. обыватель в ужасе =
выберешь фа и получишь войну и смерть
выберешь антифа и получишь гулаг и смерть
левые и правые одинаково отвратительны.
дело вкуса, впрочем.
английские ученые доказали ... бла-бла-бла = это диагноз (левый)
хватит кормить бездельников... бла-бла-бла = это тоже диагноз (правый)
общее между правым и левым есть, конечно есть = тупость и узость,
талмудизм в широком смысле от
Слава кпсс до Хайль Г
ну да, за что боролись... бабло победило разум:
„Каждый человек имеет
некоторый горизонт взглядов. Когда он сужается и становится бесконечно
малым, то превращается в точку. Тогда человек говорит: «Это моя точка
зрения.»“
Источник: https://ru.citaty.net/tsitaty/461759-david-gilbert-kazhdyi-chelovek-imeet-nekotoryi-gorizont-vzgliadov/
Источник: https://ru.citaty.net/tsitaty/461759-david-gilbert-kazhdyi-chelovek-imeet-nekotoryi-gorizont-vzgliadov/
каждого человека есть
определенный кругозор. Когда этот кругозор сужается до бесконечности
малого, то он обращается в точку. Тогда человек и говорит, что это есть
его точка зрения
Источник: https://ru.citaty.net/tsitaty/461759-david-gilbert-kazhdyi-chelovek-imeet-nekotoryi-gorizont-vzgliadov/
„Каждый человек имеет некоторый горизонт взглядов. Когда он сужается и становится бесконечно малым, то превращается в точку. Тогда человек говорит: «Это моя точка зрения.»“Источник: https://ru.citaty.net/tsitaty/461759-david-gilbert-kazhdyi-chelovek-imeet-nekotoryi-gorizont-vzgliadov/
правое и левое, это как полушария мозга ( с противоположным знаком, првда = левое в голове = это правое в смысле мужское)
брутальное и объектное - правое
субъектное и крикливо-эмоциональное - левое
Как там у Вейнингера в книжке ... которую осуждают и правые и левые,
все ... потому что правда она неприемлема ни для левых ни для правых.
Она свободна, правда свободна от ужасов рейха и совка,
вот вам и женская душа мордора - разве она лучше мужской души антимордора?
И все же ... что-то не так, как сказано, неправильно, грубо и просто неверно в деталях - есть, конечно, некоторые аналогии между физиологией
и политической психологией, но .... попробуй их найди.
Для этого ум нужен ггг. А его не становится больше с годами ггг
Еще два имени = можно ли понять лучше правое-левое читая письма
умных людей, одного, условно более мужского, сильного и другого
послабее, поженственней = Хайдеггера и Ясперса?
Да и согласились ли бы они, ли бы они, со столь плоской характеристикой,
силы и слабости, теологии и психологии... ггг.
uups.
читаю первые письма переписки Хайдеггер-Ясперс... и испытываю
сильно дежавю - где-то я это уже видел, слышал, замечал...
ах да, в рецензиях сильных математиков на слабые работы. Вот ведь как.
Беспощадно. Не дать серости пролезть и получить желанную степень!
это видел и во Вроцлаве, но не у всех, а только у лучших, странных людей,
фанатов своего дела, таких вот патентованных "странных" людей.
Но тогда, 100 лет назад, Ясперс и Хайдеггер имели некую власть, а
власть нынешняя.. она в руках ... в чьих ? университетам таки пришел конец?
Комментариев нет:
Отправить комментарий