Только змѣи сбрасываютъ кожи,
Чтобъ душа старѣла и росла.
Мы, увы, со змѣями не схожи,
Мы мѣняемъ души, не тѣла.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, какъ подъ уздцы коня,
Ты разскажешь мнѣ о тѣхъ, что раньше
Въ этомъ тѣлѣ жили до меня.
Самый первый: некрасивъ и тонокъ,
Полюбившій только сумракъ рощъ,
Листъ опавшій, колдовской ребенокъ,
Словомъ останавливавшій дождь.
Чтобъ душа старѣла и росла.
Мы, увы, со змѣями не схожи,
Мы мѣняемъ души, не тѣла.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, какъ подъ уздцы коня,
Ты разскажешь мнѣ о тѣхъ, что раньше
Въ этомъ тѣлѣ жили до меня.
Самый первый: некрасивъ и тонокъ,
Полюбившій только сумракъ рощъ,
Листъ опавшій, колдовской ребенокъ,
Словомъ останавливавшій дождь.
Дерево, да рыжая собака,
Вотъ, кого онъ взялъ себѣ въ друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не увѣришь міръ, что то былъ я.
И второй… любилъ онъ вѣтеръ съ юга,
Въ каждомъ шумѣ слышалъ звоны лиръ.
Говорилъ, что жизнь — его подруга,
Коврикъ подъ его ногами — міръ.
Онъ совсѣмъ не нравится мнѣ, это
Онъ хотѣлъ стать богомъ и царемъ,
Онъ повѣсилъ вывѣску поэта
Надъ дверьми въ мой молчаливый домъ.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрѣлка,
Ахъ, ему такъ звонко пѣли воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были рѣзвы и сильны,
Какъ вино, впивалъ онъ воздухъ сладкій
Бѣлому невѣдомой страны.
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не увѣришь міръ, что то былъ я.
И второй… любилъ онъ вѣтеръ съ юга,
Въ каждомъ шумѣ слышалъ звоны лиръ.
Говорилъ, что жизнь — его подруга,
Коврикъ подъ его ногами — міръ.
Онъ совсѣмъ не нравится мнѣ, это
Онъ хотѣлъ стать богомъ и царемъ,
Онъ повѣсилъ вывѣску поэта
Надъ дверьми въ мой молчаливый домъ.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрѣлка,
Ахъ, ему такъ звонко пѣли воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были рѣзвы и сильны,
Какъ вино, впивалъ онъ воздухъ сладкій
Бѣлому невѣдомой страны.
Память, ты слабѣе годъ отъ году,
Тотъ ли это, или кто другой
Промѣнялъ веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Зналъ онъ муки голода и жажды,
Сонъ тревожный, безконечный путь,
Но святой Георгій тронулъ дважды
Пулею нетронутую грудь.
Я — угрюмый и упрямый зодчій
Храма возстающаго во мглѣ,
Я возревновалъ о славѣ Отчей
Какъ на небесахъ, и на землѣ.
Сердце будетъ пламенемъ палимо
Вплоть до дня, когда взойдутъ, ясны,
Стѣны Новаго Іерусалима
На поляхъ моей родной страны.
И тогда повѣетъ вѣтеръ странный —
И прольется съ неба страшный свѣтъ,
Это Млечный Путь расцвѣлъ нежданно
Садомъ ослѣпительныхъ планетъ.
Тотъ ли это, или кто другой
Промѣнялъ веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Зналъ онъ муки голода и жажды,
Сонъ тревожный, безконечный путь,
Но святой Георгій тронулъ дважды
Пулею нетронутую грудь.
Я — угрюмый и упрямый зодчій
Храма возстающаго во мглѣ,
Я возревновалъ о славѣ Отчей
Какъ на небесахъ, и на землѣ.
Сердце будетъ пламенемъ палимо
Вплоть до дня, когда взойдутъ, ясны,
Стѣны Новаго Іерусалима
На поляхъ моей родной страны.
И тогда повѣетъ вѣтеръ странный —
И прольется съ неба страшный свѣтъ,
Это Млечный Путь расцвѣлъ нежданно
Садомъ ослѣпительныхъ планетъ.
Предо мной предстанетъ, мнѣ невѣдомъ,
Путникъ, скрывъ лицо: но все пойму,
Видя льва, стремящагося слѣдомъ,
И орла, летящаго къ нему.
Крикну я… но развѣ кто поможетъ,
Чтобъ моя душа не умерла?
Только змѣи сбрасываютъ кожи,
Мы мѣняемъ души, не тѣла.
Путникъ, скрывъ лицо: но все пойму,
Видя льва, стремящагося слѣдомъ,
И орла, летящаго къ нему.
Крикну я… но развѣ кто поможетъ,
Чтобъ моя душа не умерла?
Только змѣи сбрасываютъ кожи,
Мы мѣняемъ души, не тѣла.
=======================================================
Так и есть. Мы уже не мы, что были раньше, сколько нас было в этих телах?
Он прав. Это просто удобно, считать что оболочка вмещает один и тот же Дух.
самый простой пример: Майкл Атья. Он перед смертью умер как математик.
так и каждый из нас. мы другие каждые 10-15 лет.
самый простой пример: Майкл Атья. Он перед смертью умер как математик.
так и каждый из нас. мы другие каждые 10-15 лет.