на опавший клен
26 ноября 1925 года
пьяная песня для уголовников.
Поэт
в отца и деда.
Тяжелый наследственный алкоголизм.
В состоянии опьянения вёл себя агрессивно
ну да, тяжелая, многовековая наследственность, вот она простая причина
ошалевшей от ти-ви пьянства и от пропаганды резервации
Территории пьяных психов
пусть год пройдет и много лет ...
аптека, ночь, фонарь, превед.
-------------------------------------------
алмазный их венец:
Незадолго до своего конца однажды грустным утром ко мне зашел королевич,
трезвый, тихий, я бы даже сказал благостный - инок, послушник. Только
скуфейки на нем не было. - Ты знаешь,- негромко сказал он,- не такой уж я
пропащий, как обо мне говорят. Послушай мои последние стихи. Это лучшее, что
я написал. Он подсел ко мне на тахту, как-то по-братски обнял меня одной
рукой и, заглядывая в лицо, стал читать те свои самые последние прелестные
стихи, которые и до сих пор, несмотря на свою неслыханную простоту, или,
вернее, именно вследствие этой простоты, кажутся мне прекрасными до слез.
Всем известны эти стихи, прозрачные и ясные, как маленькие алмазики
чистейшей воды. Не могу удержаться, чтобы не переписать здесь по памяти:
"Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь нагнувшись под
метелью белой? Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять
ты вышел. И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, утонул в сугробе,
приморозил ногу... Сам себе казался я таким же кленом, только не опавшим, а
вовсю зеленым"...
Он читал со слезами на слегка уже полинявших глазах. Ну и, конечно:
"Слышишь - мчатся сани, слышишь - сани мчатся. Хорошо с любимой в поле
затеряться. Ветерок веселый робок и застенчив, по равнине голой катится
бубенчик. Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый! Где-то на поляне клен
танцует пьяный. Мы к нему подъедем, спросим - что такое? И станцуем вместе
под тальянку трое".
Он с таким детским удивлением произнес это "спросим - что такое?", что
мне захотелось плакать сам не знаю отчего.
Тогда я не понимал, что это его действительно последнее.
- Знаешь что,- сказал он вдруг,- давай сегодня не будем пить, а пойдем
ко мне, будем пить не водку, а чай с медом и читать стихи. Мы не торопясь
пошли к нему через всю по-осеннему солнечную Москву, в конце Пречистенки,
мимо особняка, где некогда помещалась школа Айседоры Дункан, и поднялись на
четвертый или пятый этаж большого, богатого доходного дореволюционного дома
в нордическом стиле, вошли через переднюю, где стояли скульптуры Коненкова -
Стенька Разин и персидская княжна, одно время даже украшавшие Красную
площадь, гениально грубо вырубленные из бревен,- и вступили в барскую
квартиру, в столовую, золотисто наполненную осенним солнцем. Там немолодая
дама - новая жена королевича, внучка самого великого русского писателя, вся
в деда грубоватым мужицким лицом, только без известной всему миру седой
бороды,-налила нам прекрасно заваренный свежий красный чай в стаканы с
подстаканниками и подала в розетках липовый мед, золотисто-янтарный, как
этот солнечный грустноватый день. И мы пили чай с медом, ощущая себя как бы
в другом мире, между ясным небом и трубами московских крыш, видневшихся в
открытые двери балкона, откуда потягивало осенним ветерком.
...и читали, читали, читали друг другу - конечно, наизусть - бездну
своих и чужих стихов: Блока, Фета, Полонского, Пушкина, Лермонтова,
Некрасова, Кольцова... Я даже удивил королевича Иннокентием Анненским, плохо
ему знакомым:
"Нависнет ли пламенный зной, бушуя расходятся ль волны - два паруса
лодки одной, одним мы дыханием полны. И в ночи беззвездные юга, когда так
отрадно темно, сгорая коснуться друг друга, одним парусам не дано".
Мы были с ним двумя парусами одной лодки - поэзии.
Я думаю, в этот день королевич прочитал мне все свои стихи, даже
"Радуницу", во всяком случае все последние, самые-самые последние... Но
самого-самого-самого последнего он не прочел. Оно было посмертное,
написанное мокрой зимой в Ленинграде, в гостинице "Англетер", кровью на
маленьком клочке бумажки:
"До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой,
без руки и слова, не грусти и не печаль бровей - в этой жизни умирать не
ново, но и жить, конечно, не новей".
Он верил в загробную жизнь. Долгое время мне казалось - мне хотелось
верить,- что эти стихи обращены ко мне, хотя я хорошо знал, что это не так.
И долгое время передо мной стояла - да и сейчас стоит! - неустранимая
картина:
...черная похоронная толпа на Тверском бульваре возле памятника Пушкину
с оснеженной курчавой головой, как бы склоненной к открытому гробу, в
глубине которого виднелось совсем по-детски маленькое личико мертвого
королевича, задушенного искусственными цветами и венками с лентами...
--------------
в советских писателях было нечто номенклатурное.
не только машины. не только блдство и продажность, ну ведь того стоило,
писателей было немного и они были челядью феодалов, были нужны,
как пропагондисты, ну иногда их секли, прилюдно, но по взаимному согласию,
так сказать, тех кого высекли были горды своим сохраненным человеческим
достоинством, несломленностью, типа того, ну как зощенко или пастернак.
хотя они неплохо жили, не сидели в тюрьмах, как шаламов и солженицын,
а строили коммунизм.
пили водку и строили коммунизм. поэты, композиторы и художники. гомо-сосы.
зиновьев в зияющих высотах
хорошо описал поздний совок, достоверно-русофобски, честно.
ну и бабушка национал-большевизма тоже ведь описала существенное,
в патриотах, мясных патриотах - их нескрываемую трусость и непотребство,
такое вот =
С банкета мы вышли втроем:
Проханов, Дугин и я
Проханов покинул нас у церкви, где, говорят, венчался Пушкин. Затем разыгралась сцена из программы "Криминал". Пьяный Дугин пнул ногой проезжавшую иномарку так, что образовалась вмятина. Автомобиль остановился, из него выскочил человек с пистолетом и, щелкнув затвором, направил пистолет на Дугина. Дугин - шапка сбилась, шарф висит - вдруг заявил: "Знаете, а я Лимонов!" Я сообщил человеку с пистолетом, что Лимонов - это я, и я прошу прощения за своего пьяного друга. Человек выругался, опустил свой пистолет, сел в машину и уехал.
=
нет, нет, бабушка не трус, бабушка просто пдр во всех смыслах этого слова и хорошем и плохом. человек - да, смерть, национал-большевик без прикрас, поэт. не пьяница, нет, просто
бабушка. борец с жизнью и здравым смыслом. харьковский поэт, сын совка.
26 ноября 1925 года
пьяная песня для уголовников.
Поэт
в отца и деда.
Тяжелый наследственный алкоголизм.
В состоянии опьянения вёл себя агрессивно
ну да, тяжелая, многовековая наследственность, вот она простая причина
ошалевшей от ти-ви пьянства и от пропаганды резервации
Территории пьяных психов
пусть год пройдет и много лет ...
аптека, ночь, фонарь, превед.
-------------------------------------------
алмазный их венец:
Незадолго до своего конца однажды грустным утром ко мне зашел королевич,
трезвый, тихий, я бы даже сказал благостный - инок, послушник. Только
скуфейки на нем не было. - Ты знаешь,- негромко сказал он,- не такой уж я
пропащий, как обо мне говорят. Послушай мои последние стихи. Это лучшее, что
я написал. Он подсел ко мне на тахту, как-то по-братски обнял меня одной
рукой и, заглядывая в лицо, стал читать те свои самые последние прелестные
стихи, которые и до сих пор, несмотря на свою неслыханную простоту, или,
вернее, именно вследствие этой простоты, кажутся мне прекрасными до слез.
Всем известны эти стихи, прозрачные и ясные, как маленькие алмазики
чистейшей воды. Не могу удержаться, чтобы не переписать здесь по памяти:
"Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь нагнувшись под
метелью белой? Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять
ты вышел. И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу, утонул в сугробе,
приморозил ногу... Сам себе казался я таким же кленом, только не опавшим, а
вовсю зеленым"...
Он читал со слезами на слегка уже полинявших глазах. Ну и, конечно:
"Слышишь - мчатся сани, слышишь - сани мчатся. Хорошо с любимой в поле
затеряться. Ветерок веселый робок и застенчив, по равнине голой катится
бубенчик. Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый! Где-то на поляне клен
танцует пьяный. Мы к нему подъедем, спросим - что такое? И станцуем вместе
под тальянку трое".
Он с таким детским удивлением произнес это "спросим - что такое?", что
мне захотелось плакать сам не знаю отчего.
Тогда я не понимал, что это его действительно последнее.
- Знаешь что,- сказал он вдруг,- давай сегодня не будем пить, а пойдем
ко мне, будем пить не водку, а чай с медом и читать стихи. Мы не торопясь
пошли к нему через всю по-осеннему солнечную Москву, в конце Пречистенки,
мимо особняка, где некогда помещалась школа Айседоры Дункан, и поднялись на
четвертый или пятый этаж большого, богатого доходного дореволюционного дома
в нордическом стиле, вошли через переднюю, где стояли скульптуры Коненкова -
Стенька Разин и персидская княжна, одно время даже украшавшие Красную
площадь, гениально грубо вырубленные из бревен,- и вступили в барскую
квартиру, в столовую, золотисто наполненную осенним солнцем. Там немолодая
дама - новая жена королевича, внучка самого великого русского писателя, вся
в деда грубоватым мужицким лицом, только без известной всему миру седой
бороды,-налила нам прекрасно заваренный свежий красный чай в стаканы с
подстаканниками и подала в розетках липовый мед, золотисто-янтарный, как
этот солнечный грустноватый день. И мы пили чай с медом, ощущая себя как бы
в другом мире, между ясным небом и трубами московских крыш, видневшихся в
открытые двери балкона, откуда потягивало осенним ветерком.
...и читали, читали, читали друг другу - конечно, наизусть - бездну
своих и чужих стихов: Блока, Фета, Полонского, Пушкина, Лермонтова,
Некрасова, Кольцова... Я даже удивил королевича Иннокентием Анненским, плохо
ему знакомым:
"Нависнет ли пламенный зной, бушуя расходятся ль волны - два паруса
лодки одной, одним мы дыханием полны. И в ночи беззвездные юга, когда так
отрадно темно, сгорая коснуться друг друга, одним парусам не дано".
Мы были с ним двумя парусами одной лодки - поэзии.
Я думаю, в этот день королевич прочитал мне все свои стихи, даже
"Радуницу", во всяком случае все последние, самые-самые последние... Но
самого-самого-самого последнего он не прочел. Оно было посмертное,
написанное мокрой зимой в Ленинграде, в гостинице "Англетер", кровью на
маленьком клочке бумажки:
"До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой,
без руки и слова, не грусти и не печаль бровей - в этой жизни умирать не
ново, но и жить, конечно, не новей".
Он верил в загробную жизнь. Долгое время мне казалось - мне хотелось
верить,- что эти стихи обращены ко мне, хотя я хорошо знал, что это не так.
И долгое время передо мной стояла - да и сейчас стоит! - неустранимая
картина:
...черная похоронная толпа на Тверском бульваре возле памятника Пушкину
с оснеженной курчавой головой, как бы склоненной к открытому гробу, в
глубине которого виднелось совсем по-детски маленькое личико мертвого
королевича, задушенного искусственными цветами и венками с лентами...
--------------
в советских писателях было нечто номенклатурное.
не только машины. не только блдство и продажность, ну ведь того стоило,
писателей было немного и они были челядью феодалов, были нужны,
как пропагондисты, ну иногда их секли, прилюдно, но по взаимному согласию,
так сказать, тех кого высекли были горды своим сохраненным человеческим
достоинством, несломленностью, типа того, ну как зощенко или пастернак.
хотя они неплохо жили, не сидели в тюрьмах, как шаламов и солженицын,
а строили коммунизм.
пили водку и строили коммунизм. поэты, композиторы и художники. гомо-сосы.
зиновьев в зияющих высотах
хорошо описал поздний совок, достоверно-русофобски, честно.
ну и бабушка национал-большевизма тоже ведь описала существенное,
в патриотах, мясных патриотах - их нескрываемую трусость и непотребство,
такое вот =
С банкета мы вышли втроем:
Проханов, Дугин и я
Проханов покинул нас у церкви, где, говорят, венчался Пушкин. Затем разыгралась сцена из программы "Криминал". Пьяный Дугин пнул ногой проезжавшую иномарку так, что образовалась вмятина. Автомобиль остановился, из него выскочил человек с пистолетом и, щелкнув затвором, направил пистолет на Дугина. Дугин - шапка сбилась, шарф висит - вдруг заявил: "Знаете, а я Лимонов!" Я сообщил человеку с пистолетом, что Лимонов - это я, и я прошу прощения за своего пьяного друга. Человек выругался, опустил свой пистолет, сел в машину и уехал.
=
нет, нет, бабушка не трус, бабушка просто пдр во всех смыслах этого слова и хорошем и плохом. человек - да, смерть, национал-большевик без прикрас, поэт. не пьяница, нет, просто
бабушка. борец с жизнью и здравым смыслом. харьковский поэт, сын совка.
