25 мар. 2014 г.

Михаил Леонидович Лозинский 1886 1955

                     Быть или не быть, - таков вопрос;
                     Что благородней духом - покоряться
                     Пращам и стрелам яростной судьбы
                     Иль, ополчась на море смут, сразить их
                     Противоборством? Умереть, уснуть, -
                     И только; и сказать, что сном кончаешь
                     Тоску и тысячу природных мук,
                     Наследье плоти, - как такой развязки
                     Не жаждать? Умереть, уснуть. - Уснуть!
                     И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;
                     Какие сны приснятся в смертном сне,
                     Когда мы сбросим этот бренный шум,
                     Вот что сбивает нас; вот где причина
                     Того, что бедствия так долговечны;
                     Кто снес бы плети и глумленье века,
                     Гнет сильного, насмешку гордеца,
                     Боль презренной любви, судей неправду,
                     Заносчивость властей и оскорбленья,
                     Чинимые безропотной заслуге,
                     Когда б он сам мог дать себе расчет
                     Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей,
                     Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
                     Когда бы страх чего-то после смерти, -
                     Безвестный край, откуда нет возврата
                     Земным скитальцам, - волю не смущал,
                     Внушая нам терпеть невзгоды наши
                     И не спешить к другим, от нас сокрытым?
                     Так трусами нас делает раздумье,
                     И так решимости природный цвет
                     Хиреет под налетом мысли бледным,
                     И начинанья, взнесшиеся мощно,
                     Сворачивая в сторону свой ход,
                     Теряют имя действия. Но тише!
                     Офелия? - В твоих молитвах, нимфа,
                     Да вспомнятся мои грехи.
1933
да, в это время Шекспир был понятен. и сейчас понятен.

В эти годы террор в стране всё нарастал. В 1935 году Лозинскому прямо на улице потихоньку сообщили, что он попал в очень плохой список. Нужно немедленно уехать из города. Вернувшись домой, Михаил Леонидович поделился услышанным с домашними. Его дочь Наташа сразу же позвонила своему другу Никите Толстому, который обратился к отцу, писателю Алексею Николаевичу Толстому с просьбой спасти Лозинских. Толстой попросил об этом Горького, который был официальным писателем № 1. Алексей Максимович спрашивает: а кто такие Лозинские? Кто они вам? Как объяснить наверху? И тогда 17-летний Никита и 18-летняя Наташа побежали в загс и зарегистрировали брак. У них и в самом деле начинался роман, но о свадьбе не было и речи. Этот их поступок дал возможность Алексею Толстому обратиться за помощью к Горькому. А Горькому – к Сталину. Сталин всячески афишировал свою дружбу с великим пролетарским писателем, и все его просьбы выполнял охотно и немедленно. Он тут же дал указание – Лозинского не трогать. Поначалу брак Натальи Лозинской и Никиты Толстого был фиктивным. Каждый ещё несколько лет жил в своей семье, поскольку оба были слишком юные. А затем в этом счастливом браке было семеро детей.

И сам Лозинский помогал многим людям. Так, из года в год он помогал деньгами своей дальней родственнице, старухе. Деньги посылались регулярно, как бы ни шли дела самого Михаила Леонидовича. Но помогал Лозинский не только ей. Львиная доля его гонораров уходила на поддержку семей, осиротевших всё из-за того же террора. Уходили посылки по лагерным адресам. И каждая такая посылка, - например, ящик трубочного табака с засунутой в середину трубкой, посланный Николаю Заболоцкому, - могла стоить Лозинскому ареста и гибели. Помощь “врагам народа” была делом нешуточным.


Николай Заболоцкий:

Большинство свободных людей отличаются от несвободных общими характерными для них признаками. Они достаточно уверены в себе, в той или иной мере обладают чувством собственного достоинства, спокойно и разумно реагируют на внешние раздражения… В годы моего заключения средний человек, без всякой уважительной причины лишенный свободы, униженный, оскорбленный, напуганный и сбитый с толку той фантастической действительностью, в которую он внезапно попадал, чаще всего терял особенности, присущие ему на свободе. Как пойманный в силки заяц, он беспомощно метался в них, ломился в открытые двери, доказывая свою невинность, дрожал от страха перед ничтожными выродками, потерявшими свое человекоподобие, всех подозревал, терял веру в самых близких людей и сам обнаруживал наиболее низменные свои черты, доселе скрытые от постороннего глаза. Через несколько дней тюремной обработки черты раба явственно выступали на его облике, и ложь, возведенная на него, начинала пускать свои корни в его смятенную и дрожащую душу.