О, тщета! О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа - время от рассвета до открытия магазинов! Сколько лишних седин оно вплело во всех нас, в бездомных и тоскующих шатенов. Иди, Веничка, иди.
Казалось бы что общего между.. двумя столь разными людьми. Дача Делоне?
Вспоминая этот вечер, я поражаюсь насколько пророчески эта молодежь выразила некоторые черты будущей эпохи: как глумление над поверженными кумирами прошлого, так и открытое употребление мата в присутствии другого пола. Другой предтеча матерного века, писатель Венедикт Ерофеев («Веничка») впервые сочетавший «истинный русский язык» с художественным словом, тоже довольно долго жил на даче Делоне. Он запомнился мне как эффектный довольно красивый молодой человек с копной черных с проседью волос. В 1973 г. ему было 35 лет. На своего персонажа из поэмы «Москва-Петушки», которая к тому времени уже была написана, он был похож очень мало. В отличие от большинства дачной публики, он выглядел как человек, следящий за своей внешностью. У него был умный и ясный, слегка высокомерный взгляд, в котором было нетрудно прочитать осознание своей особенности и какого-то связанного с этим груза. Говорил он на совершенно нормальном правильном языке, никакого мата и вообще языка, который употребляют его персонажи, я от него не слышал. Однако склонность к сюрреализму, парадоксам и эпатажу чувствовалась в анекдотах и историях которые он рассказывал, в целом принадлежавших к обычной диссидентской тематике того времени. В нем чувствовался непрерывный творческий процесс. Он как бы присутствовал и отсутствовал одновременно и говорил отчасти для собеседника, а отчасти продолжая какой-то бесконечный внутренний диалог с самим собой. В нем как-будто все время варился и проговаривался материал его прозы, из которого выходила на бумагу только небольшая часть. Я думаю, что он написал так мало не от лени или пьянства, а от высокой требовательности к себе. Я знал его слишком мало, чтобы спорить с авторами статей о нем, которые ставят пьянство в центр его образа жизни, но он в то время совершенно не выглядел алкоголиком, и пьяным я его тоже не видел ни разу. Он скорее казался представителем иного, более высокого мира. Он запомнился мне сидящим на пне перед домом в несколько напряженной позе, в красивом белом джинсовом костюме. Он сидел неподвижно с совершенно прямой спиной и смотрел в одну точку. Когда я прошел мимо, он посмотрел на меня очень серьезным и несколько недовольным взглядом, как на нарушителя своих размышлений.
Казалось бы что общего между.. двумя столь разными людьми. Дача Делоне?
Вспоминая этот вечер, я поражаюсь насколько пророчески эта молодежь выразила некоторые черты будущей эпохи: как глумление над поверженными кумирами прошлого, так и открытое употребление мата в присутствии другого пола. Другой предтеча матерного века, писатель Венедикт Ерофеев («Веничка») впервые сочетавший «истинный русский язык» с художественным словом, тоже довольно долго жил на даче Делоне. Он запомнился мне как эффектный довольно красивый молодой человек с копной черных с проседью волос. В 1973 г. ему было 35 лет. На своего персонажа из поэмы «Москва-Петушки», которая к тому времени уже была написана, он был похож очень мало. В отличие от большинства дачной публики, он выглядел как человек, следящий за своей внешностью. У него был умный и ясный, слегка высокомерный взгляд, в котором было нетрудно прочитать осознание своей особенности и какого-то связанного с этим груза. Говорил он на совершенно нормальном правильном языке, никакого мата и вообще языка, который употребляют его персонажи, я от него не слышал. Однако склонность к сюрреализму, парадоксам и эпатажу чувствовалась в анекдотах и историях которые он рассказывал, в целом принадлежавших к обычной диссидентской тематике того времени. В нем чувствовался непрерывный творческий процесс. Он как бы присутствовал и отсутствовал одновременно и говорил отчасти для собеседника, а отчасти продолжая какой-то бесконечный внутренний диалог с самим собой. В нем как-будто все время варился и проговаривался материал его прозы, из которого выходила на бумагу только небольшая часть. Я думаю, что он написал так мало не от лени или пьянства, а от высокой требовательности к себе. Я знал его слишком мало, чтобы спорить с авторами статей о нем, которые ставят пьянство в центр его образа жизни, но он в то время совершенно не выглядел алкоголиком, и пьяным я его тоже не видел ни разу. Он скорее казался представителем иного, более высокого мира. Он запомнился мне сидящим на пне перед домом в несколько напряженной позе, в красивом белом джинсовом костюме. Он сидел неподвижно с совершенно прямой спиной и смотрел в одну точку. Когда я прошел мимо, он посмотрел на меня очень серьезным и несколько недовольным взглядом, как на нарушителя своих размышлений.
