Весна в Фиальте

... Поднявшись по лестнице, мы очутились на щербатой площадке:
отсюда  видна  была нежно-пепельная гора в. Георгия с собранием
крапинок костяной белизны на боку (какая-то деревушка);  огибая
подножье,  бежал  дымок  невидимого поезда и вдруг скрылся; еще
ниже виден был за разнобоем крыш единственный  кипарис,  издали
похожий  на  завернутый черный кончик акварельной кисти; справа
виднелось море, серое, в светлых морщинах. У ног наших  валялся
ржавый  ключ,  и  на  стене  полуразрушенного  дома,  к которой
площадка примыкала, остались висеть концы какой-то проволоки...
я подумал о том, что некогда тут была жизнь, семья  вкушала  по
вечерам  прохладу,  неумелые  дети при свете лампы раскрашивали
картинки. Мы стояли, как будто слушая  что-то;  Нина,  стоявшая
выше,  положила руку ко мне на плечо, улыбаясь и осторожно, так
чтобы не разбить улыбки, целуя  меня.  С  невыносимой  силой  я
пережил  (или  так мне кажется теперь) все, что когда-либо было
между нами, начиная вот с такого же  поцелуя,  как  этот;  и  я
сказал,   наше   дешевое,  официальное  ты  заменяя  тем
одухотворенным,    выразительным    вы,    к    которому
кругосветный  пловец  возвращается, обогащенный кругом: "А что,
если  я  вас  люблю?"  Нина  взглянула,  я  повторил,  я  хотел
добавить...  но что-то, как летучая мышь, мелькнуло по ее лицу,
быстрое, странное, почти некрасивое выражение, и  она,  которая
запросто,   как   в  раю,  произносила  непристойные  словечки,
смутилась; мне тоже стало неловко...  "Я  пошутил,  пошутил",--
поспешил  я  воскликнуть,  слегка  обнимая ее под правую грудь.
Откуда-то появился у нее в руках плотный букет темных,  мелких,
бескорыстно   пахучих   фиалок,   и,  прежде  чем  вернуться  к
гостинице, мы еще постояли у парапета, и все  было  по-прежнему
безнадежно. Но камень был, как тело, теплый, и внезапно я понял
то,  чего,  видя, не понимал дотоле, почему давеча так сверкала
серебряная  бумажка,  почему  дрожал  отсвет  стакана,   почему
мерцало  море:  белое  небо  над  Фиальтой  незаметно  налилось
солнцем, и теперь оно было солнечное сплошь, и это белое сияние
ширилось, ширилось, все растворялось в нем, все исчезало,  и  я
уже  стоял  на  вокзале, в Милане, с газетой, из которой узнал,
что желтый автомобиль, виденный мной под платанами, потерпел за
Фиальтой крушение, влетев на полном  ходу  в  фургон  бродячего
цирка,  причем  Фердинанд  и его приятель, неуязвимые пройдохи,
саламандры судьбы,  василиски  счастья,  отделались  местным  и
временным  повреждением чешуи, тогда как Нина, несмотря на свое
давнее, преданное подражание им, оказалась все-таки смертной.

     Париж. 1938 г.