Хозяин Стекловки.

Со дня рождения Ивана Матвеевича Виноградова прошло достаточно времени. И ныне было бы вполне уместным восстановить некоторые черты этого очень неоднопланового человека, сыгравшего большую роль в нашей научной жизни.
Математические работы Виноградова обычно квалифицируются как "очень сильные", но "непонятные" (конечно, это мнение не специалистов по "методу Виноградова", а широкого круга математиков). Первое суждение означает, что в работах решены проблемы, считавшиеся "тестовыми" (напри¬мер, проблема Гольдбаха о представлении нечетного числа суммой трех простых), то есть недоступными имеющимся методам. Второе предполагает не наличие каких-то пробелов в доказательствах, а то, что решение получено при помощи рассуждений, не укладывающихся в рамки общепринятых сейчас математических концепций. Такая ситуация в математике возникала не раз. Обычно это означало, что автор обогнал идейное развитие своего времени, то есть в его работах скрываются еще не выделенные в чистом виде, не формализованные общие понятия и идеи. Мне кажется вероятным, что так обстоит дело и с работами Виноградова.
Но я хочу изложить впечатления о его влиянии на математическую жизнь
СССР. По-видимому, математика — одна из наиболее процветающих областей нашей науки. Судя по внешним признакам — приглашениям докладчиков на международные конгрессы, приезду иностранных специалистов сюда и приглашениям наших в другие страны, присуждению премий, избранию в иностранные академии — она высоко ценится во всем мире. История ее своеобразна. В развитии математики в нашей стране произошел какой-то взрыв.

Это было в 20-е годы, в школе академика Н.Н. Лузина, и уже из этой школы, хотя часто далеко не непосредственно (как ученики учеников...), вышло большинство наших математиков. Школа Лузина находилась в Москве, и может быть поэтому Москва стала основным математическим центром страны.

В этом отношении мы ближе к Франции, где математическая жизнь полностью сосредоточена в Париже, чем к Германии и США, в которых математика развивается во многих примерно равновеликих центрах. Московская же опирается на два основания: механико-математический факультет МГУ ("мехмат") и Математический институт им. В.А. Стеклова АН СССР ("Стекловка").

Подавляющее большинство выдающихся московских математиков окончили мехмат и значительную часть своей жизни работали в "Стекловке". Это обстоятельство возвращает нас к Виноградову. Если на мехмате сменилось множество деканов, то в "Стекловке" почти с самого основания и на протяжении почти 50 лет директором был Виноградов (за исключением военного времени, когда этот пост занимал С.Л. Соболев). Причем директором очень волевым, наложившим сильнейший отпечаток своей личности на все развитие института.

А личность эта была чрезвычайно необычная, что ощущалось при первых же контактах. Например, любая просьба, обращенная к Виноградову как директору, сначала натыкалась на его спонтанное сопротивление, даже когда было совершенно ясно, что он должен бы ей сочувствовать. Как правило он вбирал голову в плечи и говорил как-то нараспев:

"Не знаю... Не знаю... Вряд ли это возможно..."

Но потом записывал на чистом листе бумаги все обстоятельства дела и часто просьбу исполнял, хотя и после нескольких подталкиваний. Этот "негативизм" — хорошо известная болезненная черта. И вообще, в психике Виноградова, на мой взгляд, много болезненного.

Он был страшно одинок. У него не только не было семьи, детей, но, сколько я знаю, с ним рядом никогда не было женщины.

Мне кажется, и близких друзей он не имел. Его единственная сестра умерла от рака.

Вне математики для него не существовало ярких интересов, увлечений. Атмосфера его одиночества ощущалась всякий раз, стоило зайти в его директорский кабинет. Выйти оттуда было очень трудно: Виноградов придумывал все новые темы разговора, пускался в воспоминания, всячески оттягивая момент, когда он снова останется один.


Можно попытаться интерпретировать математический талант Виноградова как "компенсационную установку", возникшую в связи с каким-то юношеским кризисом, в результате которого сильно ослабли его контакты с другими областями жизни. Нечто аналогичное я наблюдал, в большей или меньшей степени, у многих выдающихся математиков. Быть может, это подтверждает догадку ВВ. Розанова о "людях лунного света" — творцах современной культуры.

Необычными были и отношения Виноградова с учениками. В то время, как все другие математики, стремясь иметь учеников, всячески обихаживают
их, он с ними, как правило, ссорился.

Обычно рядом с ним был один ученик, но несколько лет близких отношений кончались ссорой. Исключение — Ю.В. Линник (будущий академик), которому удалось сохранять хорошие отношения с Виноградовым всю свою жизнь.

Но это надо отнести за счет исключительного такта и даже дипломатических способностей Юрия Владимировича. Единственная (в Москве) попытка Виноградова приобрести учеников обычным путем — чтением факультативного курса на мехмате — закончилась тем, что все студенты разбежались (я оставался последним).

А ведь Виноградов не был лишен педагогического дара. Он написал совершенно оригинальный учебник теории чисел. Меньшая часть его состоит из стандартного изложения основ теории, зато большая — это очень интересный подбор задач. Такой подход передает отношение автора к теории чисел: она подобна ремеслу или крестьянскому труду, которому нельзя научиться "теоретически", а только в работе.

Благодаря тому, что из сферы интересов Виноградова выпали многие стороны жизни, громадные интеллектуальные возможности и сила воли, данные ему от рождения, сконцентрировались в двух сравнительно узких областях, исследованиях по аналитической теории чисел и руководстве Математическим институтом.

Его роль в развитии аналитической теории чисел стала очевидной уже после первых его работ. Вскоре в знаменитой обзорной книге Э. Ландау (1927) появился раздел — "Метод Виноградова". С тех пор ведущая роль Виноградова в этом направлении общепризнанна.

Виноградову удалось создать блестящий Математический институт, в котором долго (или даже всю творческую часть жизни) работали почти все выдающиеся советские математики (если учесть и его Ленинградское отделение): Александров, Бернштейн, Колмогоров, Келдыш, Лузин, Лаврентьев, Петровский, Понтрягин, Новиков, Шнирельман. И это при том, что число научных сотрудников института, как правило, не превышало сотни!

Хотя в последние десятилетия доминирующая роль института менее заметна, Отделение математики АН СССР до сих пор пополняется в основном математиками из числа сотрудников института.

Положение дел в институте все время было одной из основных жизненных проблем Виноградова. Однажды он мне сказал, как нечто само собой разумеющееся: "Мне по ночам не спится, и я все думаю: кого взять на работу в институт, кого передвинуть на другую должность". Каждую кандидатуру математика, принимаемого на работу, он долго взвешивал, со многими обсуждал.

Этот метод "постоянного размышления" (так Ньютон объяснял секрет своих успехов), как и всегда, принес свои плоды — жизнь показала, что при подборе сотрудников "Стекловки" Виноградов удивительно редко ошибался.

Нельзя сказать, что работать с ним было легко. Негативизм, о котором я упоминал, дополнялся у него какой-то мизантропической иронией, желчными капризами. Например, он долго держал на одной технической должности работника, который был груб со всеми, кто имел с ним дело (то есть почти все сотрудники института).

В результате возникали постоянные скандалы, которые Виноградов наблюдал с явным интересом. Но все же чувствовалось, что на первом месте у него стоит цель — иметь первоклассный институт. Более того, он меряет свой успех в жизни в зависимости от того, насколько он в этом преуспел. И его усилия не пропали даром: ему удалось создать исследовательский математический центр, равного которому в его лучшие годы, пожалуй, не было в мире.


В пору гласности, мне ка¬жется, было бы неправильным обходить молчанием обвинение, которое часто предъявлялось Виноградову: "Он был антисемитом!" Речь идет об очень растяжимом термине, так что без существенных уточнений такое обвинение представляется мне вообще бессмысленным. Но, как мне кажется, в какойто интерпретации его можно применить к некоторым сторонам деятельности Виноградова. И прежде всего потому, что он любил на эту тему поговорить: например о том, что, по его мнению, во многих институтах академии евреи занимают большинство руководящих постов и только благодаря его усилиям этого не произошло в Математическом институте. Однако в реальных поступках эти его взгляды проявились в смягченной форме. Об этом свидетельствует хотя бы то, что практически все выдающиеся советские математики-евреи подолгу работали в "Стекловке", например, Бернштейн, Гельфонд, Люстерник, Шнирельман, Наймарк, да и многие другие.

Крупный математический талант он ощущал каким-то шестым чувством, и для него талант перевешивал все другие соображения. Но в менее бесспорных случаях он, несомненно, бывал необъективен в этом отношении. Хотя все же спорить с ним было можно, а иногда и переубеждать. Такие споры не портили отношений с ним: хотя в момент спора он и раздражался, но не затаивал злобы и даже, как мне кажется, споривших с ним уважал (никому в этом не признаваясь). Интересно, что когда Иван Матвеевич рассказывал о своей молодости, то как людей, с которыми был близок, называл Безиковича, Тамаркина и Фридмана (физика).

Так что тут не было укоренившегося смолоду предубеждения. И когда Виноградова выбирали в академики в 1929 г., его поддерживали тогдашние ленинградские лидеры "коммунистической фракции в математике" — Кулишер и Лейбферт, противопоставляя его "реакционной профессуре".

А ученым секретарем Математического института долгое время был Б.И. Сегал. И позже трудно было понять, когда у Виноградова прорывалось национальное предубеждение, а когда присущие ему капризность и негативизм. (Может быть, его негативизм был просто защитной реакцией — страхом подпасть под чужое влияние.) Например, мне так и не удалось уговорить его пригласить на работу в институт одного очень хорошего алгебраиста (русского), против которого у него было только одно возражение: "А зачем он носит длинныеволосы!"

Мне кажется, что в лучшие годы Виноградова все его отрицательные черты с лихвой перевешивались тем положительным, что он сделал для создания и развития "Стекловки". Но те же его особенности гораздо резче отрицательно проявлялись в последние 10—15 лет директорства. Причину легко понять. Его научная работа становилась все менее интенсивной, и институт оставался единственной нитью, связывающей его с жизнью.

Видимо, и способность к верной оценке математиков ослабевала. Ему давно пора бы отказаться от руководства институтом, а для него это было равносильно отказу от жизни.

Он готов был бороться за свое положение директора как за саму жизнь. В результате шел на многие компромиссы, если они обеспечивали следующий срок директорства — на борьбу за это уходила большая часть его тающих сил. Таким образом, институт оказался жертвой того, что тогда еще не был введен предельный срок для занятия административных постов — мера, крйне необходимая.

К счастью, институт накопил такой запас прочности (в значительной степени благодаря трудам того же Виноградова), что и это печальное время не нанесло ему непоправимого урона.

Я пытался передать свое впечатление от Виноградова — личности глубоко противоречивой. Его достоинства и недостатки неразделимы — они происходят из одного источника. Как часто бывает, при жизни Виноградова математики обращали больше внимания на болезненные ситуации, возникавшие по его вине. Сейчас, когда все это уходит в прошлое, яснее становится, скольким мы ему обязаны.

Он вложил большую часть своей жизни в создание такого Математического института, какой существует ныне: совершенно уникальный научный центр. Все мы, работающие в нем, пользуемся до сих пор (и еще долго будем пользоваться) плодами трудов Виноградова. Они сказываются и далеко за пределами института, во всей советской математике и даже шире — во многих областях информатики, механики и теоретической физики, создатели которых выросли в "Стекловке".

И.Р.ШАФАРЕВИЧ, член-корреспондент АН СССР, 1991.

==========================================================

Для сравнения стоит прочесть Новикова (сына академика и сестры академика, академика) "Рохлин"

Два мира, два кумира.

Характерны и принципиальны, в значительной степени принципиальны, стилистические различия двух текстов.
-----------

О, Запад есть Запад,
Восток есть Восток,
И с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей
На Страшный Господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет,
Что Племя, Родина, Род!???,

Если сильный с сильным
Лицом к лицу
У края земли встает?